КАЖДОЙ ТРАВКЕ - СВОЕ ВРЕМЯ

...Багровые отблески пламеХудожник Б. А. Валитни, пылающего в дальнем углу очага, едва рассеивая царящую тьму, пробегая по черным, закоптелым стенам, путаются среди высоко подвешенных под сводами пещеры пучков сухих трав и причудливых корней, вяленых змеиных тел и крысиных хвостов, ушей нетопыря и прочих отвратительных останков всевозможной нечисти, освещают согнутую тяжестью огромного горба фигуру старухи, помешивающей бурлящее в котле варево из волшебных трав, сдобренное хвостом убитого в полночь черного кота, желчью белой — без единого пятнышка! — собаки, соком бородавок жабы, пальцем правой ноги висельника и кровью невинно убиенного младенца. Седые космы старой карги свисают вдоль худого, изрезанного морщинами лица, под низким лбом прячутся злобные и хитрые глазки, сходящиеся к сухому крючковатому носу, кончик которого нависает над выдающимся вперед острым подбородком. Бормоча заклинания, старуха время от времени подносит поварешку к черному провалу рта с единственным зубом, пробуя зелье на готовность.

Каждой травке - свое время

Все жарче и жарче разгорается огонь в очаге, все сильней и сильней булькает в котле варево, все громче и громче раздаются непонятные таинственные заклинания. И вот взметнувшееся до самого потолка пламя, осветив все невиданным светом, угасло, стихло бульканье, умолкли вопли ведьмы. Сам собою зажегся огарок свечи на столе. Зачерпнув огромным ковшом омерзительную жидкость, старуха единым махом выхлебала ее до дна и в мгновение ока превратилась в стройную, с черными как смоль кудрями, собольими бровями и ослепительными зубами молоденькую красавицу.

Такой или примерно такой представлялась всегда людям — от далеких-далеких предков до наших современников — адская кухня.

Сказка, конечно. Но давно уже пора отказаться от невежественно-высокомерного отношения к сказкам как к пустой, лишенной реальной основы фантазии. Поэт совершенно точно сказал: «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». И если отбросить гиперболизацию, неизбежную в каждом поэтическом произведении — а сказка именно поэтическое произведение,— все будет выглядеть совсем не так фантастично и наивно, как кажется на первый взгляд.

Давайте же попробуем разобраться, какие реальные представления и чувства людей породили описанную выше картину.

В первую очередь, конечно, — вера, надежда и страх.

Вера в то, что может, должно существовать такое могущественное снадобье, которое превращает скрюченную и сморщенную старуху в юную красавицу. Надежда — что уж коли оно так могущественно, то с любой, даже самой страшной болезнью справится запросто.

Эти вера и надежда жили в людях испокон веков. Мудрецы и врачи, цари и жрецы, алхимики и знахари на протяжении всей истории человечества искали, составляли из различных ингредиентов — главным образом трав — всеисцеляющее лекарство — панацею (Панацея — что значит «Всеисцеляющая» — так звали дочь древнегреческого бога врачевания Асклепия).

Вот, к примеру, одна из таких панацей, составленная самолично понтийским царем Митридатом VI. Евпатором, жившим во II веке до нашей эры (цитирую по фармакопее «Канона врачебной науки» Авиценны):

«...это лекарственная кашка, которую приготовил великий Митридат и назвал своим именем. Он составил ее из лекарств, испытанных главным образом против ядов, а также против других заболеваний, чтобы это лекарство было общим в смысле полезности от различных ядов и заболеваний...

Общая пропись: берут шафрана, мирры, агарика, имбиря, китайской корицы и трагиканта — каждого по десяти дирхамов; сумбула, ладана, саласфиса, то есть вавилонского посевного кресса, ситника ароматного, древесины бальзамового дерева, лаванды греческой, жабрицы извилистой, куста, дубровника, гальбана, банаста (это есть смола терпентинового дерева), длинного перца, выжатого сока козлобородника, малабасруна, то есть индийского сададжа, майи и опопанакса — каждого по восьми дирхамов; цейлонской корицы, белого перца, безвременника, дубровника полиум, дикого чеснока, семян дикой моркови, донника лекарственного, горечавки, бальзамового масла, зерен бальзама, лепешечек куфийуна и бделлия — каждого по семи дирхамов; руты — два дирхама; аммониак-смолы, румского сумбула, мастикса, аравийской камеди, петрушки, дикого тмина и семян фенхеля — каждого по пяти дирхамов; аниса, аира, корня дикого укропа, сагапена и копытия — каждого по три дирхама; опия, красной розы и диктамна — каждого по пяти дирхамов; валерианы, камеди аравийской акации, пупка варана и семян зверобоя обыкновенного — каждого по четыре с половиной дирхама; старого душистого вина и очищенного от пены меда — в достаточном количестве. То, что нужно настаивать, настаивают в вине, все это смешивают с медом и сохраняют. Употребляют это лекарство через шесть месяцев. За один раз принимают в количестве бундуки (4,5 грамма) вместе с подходящими напитками».

Уфф! Читать-то устанешь, не то что писать! А каково было тому, кто скрупулезно составлял «кашку Митридата»? Но это еще не самое сложное лекарство. Тот же Авиценна приводит в своей фармакопее пропись придворного врача императора Нерона Андромаха-отца, состоящую более чем из семидесяти ингредиентов! И то ли люди тогда были легковернее, то ли болезни легче, но во всяком случае даже великий Авиценна, совершенно не склонный никому верить на слово (иногда, приведя какую-нибудь пропись и ее лечебные свойства, он честно предупреждает: «Так говорят врачи. Что же касается моего мнения, то шалиса — лекарство запутанное, с неопределенным составом, она сжигает кровь и другие соки»), превозносит прописи Митридата и Андромаха, помогающие, как утверждает он, при отравлении самыми различными ядами и водянке, кровохарканье и падучей (эпилепсии), лихорадке и желудочных заболеваниях, потере аппетита или голоса, кишечных язвах и кровавом поносе и т. д., — как видите, заболевания самые разные, и все лечатся одним и тем же лекарством, правда, взятым в различных дозах — от 340 граммов на прием до полуграмма, на «раз лизнуть». Ну чем не панацея?

Мы уже далеко не такие доверчивые, как наши предки, нас на мякине не проведешь! Но вспомните, какой пламенной была вера (сохранившаяся, впрочем, и по сей день) в антибиотики. И у больных и у врачей. А недавнее повальное увлечение мумие — каких чудес о нем не рассказывали! Да только ли мумие: вода магнитная и снеговая, браслеты магнитные и медные, бег или ходьба — всех чудодейственных «всеисцеляющих» средств, что появлялись на нашем веку, и не упомнишь.

И самое интересное, что все рассказы о чудесах того или иного «лекарства» — вовсе не пустая болтовня. Сколько я видела заслуживающих доверия людей, которых исцелило то же мумие. Исцелило от самых разнообразных, в каждом отдельном случае, заболеваний. И, наверное, не меньше встречала тех, кому от таких же болезней оно не помогло. И совсем не потому, что потеряло вдруг свою могущественность.

Для врачей это стало уже тривиальностью: любое новое чудо-лекарство исцеляет не более двух лет. Потом оно вдруг перестает приносить облегчение. Не оттого, что стало хуже, — состав тот же самый. Не оттого, что организм привык, — пациенты (с теми же болезнями) совсем другие. Просто лекарство уже не новое, а значит, чуда от него человек не ждет. Не верит, не надеется, что оно исцелит. И потому оно не исцеляет, хотя два года назад действовало превосходно. И это отнюдь не мистика, а реальнейший факт, вызывающий серьезную озабоченность фармакологов и врачей во всем мире.

Вот какой великой действенной силой обладают вроде бы совсем не материальные вера и надежда.

То же самое можно сказать и о последней составляющей вышеприведенной триады — страхе.

Уж если мы сегодня, входя в светлый, стерильно-белый кабинет врача, непроизвольно, неизвестно отчего волнуемся, относимся к знакомой-перезнакомой Марье Петровне, участковому терапевту, с боязливой робостью и даже иной раз с подобострастием, то что же чувствовали наши предки, попадая в пещеру, не пещеру, избу, не избу — словом, в то самое страшное место, о котором говорилось в начале главы? К ведьме, которая все может?

От одной этой мысли дух захватывает. На голове волосы дыбом встают Тут уж каждое словечко западет тебе на всю жизнь в память, тут уже все, что знахарка ни пропишет принимать — хоть жаб живыми глотать, — станешь делать беспрекословно.

Потому что она все может.

И исцелить. И, если не послушаешься, наслать еще худшую хворь.

Какой великолепный психотерапевтический эффект! Умела бы им пользоваться наша Марья Петровна, она бы при современных знаниях и возможностях за пояс заткнула если не самого бога врачевания Эскулапа, то уж во всяком случае его заместителя на земле Гиппократа!

Усилению этого эффекта способствовали якобы входящие в сказочное лекарство необычные, сильно воздействующие на воображение ингредиенты. Заманчиво было бы предположить, что подобные сказки создавались самими знахарями, но, по-видимому, это не так, точнее — не совсем так.

Порожденная упомянутой неразрывной триадой: верой — надеждой — страхом, — разыгравшаяся фантазия людей придумывала самые невообразимые вещества, которые, по их мнению, должны входить в состав могущественных снадобий. Разве может чудодейственное зелье состоять из каких-нибудь простых, обыденных компонентов? Вот и появлялись то большой палец правой ноги висельника (причем обязательно именно большой, именно с Правой ноги и именно висельника!), то кровь невинно убиенного младенца, то еще что-нибудь столь же таинственное и страшное. А ведьмы и знахари, если не сами распускали такие слухи (это было для них опасно: не дай бог в деревне или городке, где все всех знают, пропадет какой-нибудь младенец — головы им, не повинным в пропаже, не сносить!), то уж наверняка всяческими прозрачными намеками поддерживали. Ибо это было им на руку. И потому, что создавался психотерапевтический эффект веры — надежды — страха у больного, и потому, что каждому приятно, когда его считают могущественным и опасным, и потому, что всегда можно было, например, на резонный вопрос: «Что же ты не омолодишься?» не менее резонно ответить: «Где ж нынче достать палец висельника?», или, подчеркнув собственное благородство, сказать: «Не-е-ет, милая моя! Может, кто и пойдет на такое страшное дело, как убийство неповинного младенца, да я-то совсем не такова. Уж лучше доживу свой век в немощной старости, чем принесу кому-то горе». И наконец, неизбежные неудачи в лечении легко было объяснить отсутствием необходимого ингредиента — какого-нибудь яда василиска или пупка варана.

Впрочем, я вовсе не хочу утверждать, что снадобье ведьм, знахарей, врачей древности содержали одни только невинные травки, корешки и прочие естественные произрастания и минералы. Все в них клали — и пальцы, и волосы, и внутренности висельников и утопленников, и сок раздавленных мокриц, и яд жаб, и сердце или печень черного кота, множество прочих вещей, которые и упоминать-то противно. А вдруг таким образом можно открыть состав столь желанной всем панацеи?

Даже Андромах к универсальному противоядию Митридата для усиления его действия добавлял лепешечки из гадюки, полагая, что если гадюка не отравляется собственным ядом, то только потому, что тело ее содержит сильнейшее противоядие. («Гадюку ловят в конце весны и в начале лета, если весна холодная, то ловлю откладывают до наступления летнего зноя... Не всякая гадюка годится для приготовления лепешечек, а только рыжая, а из рыжих выбирают самку... Следует остерегаться гадюки рогатой, пятнистой и пестрой с белым оттенком. Не следует ловить их на солончаковой земле, на берегах рек, прудов и морей и там, где растут деревья, особенно дубы, ибо в таких местах гадюка бывает дурная, вызывающая жажду. Наоборот, их нужно ловить в местах, далеких от сырости. Не следует ловить гадюку со слабым движением, а надлежит выбирать ту, которая двигается быстро с поднятой головой.

Как только поймаешь гадюку, по возможности не следует мешкать, а нужно отсечь голову, отступя на четыре пальца, столько же — со стороны хвоста, если при этом будет течь много крови — гадюка в таком состоянии будет много двигаться и медленно околеет, — значит, она хороша, если же крови будет мало, движений тоже немного и она околеет быстро, то она плоха...

Когда гадюка околеет, вынимают внутренности, особенно желчный пузырь, хорошо промывают нутро соленой водой, затем варят в соленой воде, если добавить укропа, будет неплохо, мясо хорошо разваривают, чтобы оно легко отделялось от костей. Очистив от костей, мясо бросают в ступку и мелко растирают, рекомендуется тому, кто это делает, втянуть в нос бальзамового масла и смазать им пальцы. Затем из этого приготовляют лепешечки, сушат их в тени и сберегают в хранилище. На них ни в коем случае не должно попадать солнце ни до сушки, ни после нее, ибо солнце отнимает присущую мясу гадюки силу, противостоящую ядам от укуса и от ядов, попавших в желудок».)

Средневековые алхимики, знахари, врачи, следуя по этому пути, вполне могли прийти к выводу, что в состав средства для омоложения старцев обязательно должна входить кровь младенца. Во всяком случае материалы суда над орденом Тамплиеров свидетельствуют, что в средние века отнюдь не гнушались употреблять ее для различных, в том числе и лечебных целей.

Так что сказка, как видим, и тут не отступает от реальности.

Но вернемся к нашей ведьме. Что еще вытворяла она над своим таинственным котлом? Да, магические заклинания... Ну, ладно — при пациенте это бормотанье как-то оправданно: для создания того же психотерапевтического эффекта. А когда нет никого при варке — тогда-то зачем? Что ведьме перед самой собою притворяться? Или, может быть, и в самом деле зелье не получится исцеляющим, коли не сотворишь заклинания: трижды одно, девять раз другое, двенадцать — третье, и так — шестикратно? Да еще для каждого зелья — свои заклинания и свое количество повторений.

А ведь и в самом деле не получится.

И никакой мистики тут нет.

Когда я варю варенье, обязательно засекаю время — сколько ему кипеть. Недоваришь — оно прокиснет. Переваришь — будет невкусным: потеряет цвет, аромат и другие ценные свойства. Причем для разных ягод необходимо различное время. В доме у меня множество часов: стенные, будильник, электронные со светящимся табло, наручные. Ну, а какие часы могли быть у ведьмы в богом забытой деревушке в самой глуши средневековья, а то и еще раньше?

И правда, первые письменные свидетельства о приготовлении лекарств, первые, так сказать, рецепты относятся ко времени шумеров, живших восемь Тысяч лет назад. Но ведь и задолго до создания письменности, задолго до шумеров люди несомненно лечились всевозможными средствами, в основном целебными травами, отварами и настоями из них. А главное в приготовлении снадобья — не только состав и вес его компонентов, но также время варки и поочередной закладки трав, кореньев, плодов. Это сегодня мы знаем, что большинство витаминов, содержащихся в растениях, при длительном кипячении разрушается. Знахари об этом не ведали, зато им было известно, что снадобье в том или ином случае теряет свою целительную силу.

И вот, может, десять, двадцать, а то и все тридцать тысяч лет назад первобытная знахарка подметила, что, когда она, коротая время при варке зелья, напевает песенку, снадобье получается более целебным, чем когда она молчит или поет что-то другое. Не догадываясь, что слова или мелодия помогают ей с достаточной точностью отмерять необходимые промежутки времени, прежде чем бросить в котел новую травку, помешать снадобье или вовсе снять его с огня, знахарка решила, что слова первой песенки — волшебные. Возможно, именно отсюда и пошла вера в магическую силу заклинаний, взятая потом на вооружение шаманами, жрецами, магами и прочими профессиональными мистиками. Предположение это основано на том неоспоримом факте, что знахарство древнее жречества, ибо надобность в лечении ран, полученных на охоте в схватке с мамонтом, саблезубым тигром или пещерным медведем, а также болезней, угнетающих человека, возникла несравненно раньше надобности в отправлении религиозных культов.

А может быть, может быть — кто знает, — наша первобытная знахарка не так уж была не права, приписывая улучшение целебных свойств снадобья именно словам, именно мелодии определенной песенки-заклинания?

Показали же недавние опыты, что соответствующие мелодии, проигрываемые в теплицах и на опытных полях, значительно увеличивают рост растений, ускоряют их созревание и накопление питательных и биологически активных веществ. В то же время другая музыка — в основном «тяжелый рок» — растения угнетает. Следог вательно, и звуки принимают активное участие в обменных процессах организма растений, ускоряя или замедляя их.

Почему же не допустить, что и звуки заклинаний, всегда имеющих — вне зависимости от того, произносятся они или поются — определенную мелодию, ритмичность и тональность, оказывают соответствующее воздействие на химические процессы, происходящие во время приготовления зелья?

А быть может, целебность средства зависела и от других, неизвестных нам пока факторов...

Но как бы то ни было, то, что представлялось фантастическим и таинственным, на поверку оказалось практически необходимым и рационально объяснимым. (В конечном счете любое мистическое объяснение рационально, поскольку придумано разумом человека, и почти всякое естественнонаучное объяснение не соответствует полноте истины, в чем все более и более убеждаются современные ученые, проникая в тайны мироздания). И ведьма наша превратилась если не в красавицу, то уж во всяком случае в вполне заурядного фармацевта, скрупулезно соблюдающего технологический режим изготовления лекарств. И даже пусть действовала она неосознанно, но многим ли отличается от нее, скажем, аппаратчик, а то и технолог современной фармацевтической фабрики, знающий, что когда куда добавлять, но не отдающий себе отчета, зачем это надобно? Как полагается по технологической карте — так они делает. И она, и он — оба верят, что кто-то давным-давно, а может, позавчера составил, испытал и одобрил лекарство.

Возможно, читателю покажется натянутым сопоставление современных фармацевтов и средневековых ведьм, и он не согласится и с моим, так сказать, толкованием знахаркиных заклинаний. Но что же делать, коли я не верю, будто наши предки были глупее нас и поступали бессмысленно. Чем больше вникаешь в историю развития биологии и медицины, чем больше получаешь информации не из вторых-третьих, а из первых рук — из первоисточников, сочинений древних авторов, тем более поражаешься их глубокой осведомленности, причем в областях не только доступных эмпирическим наблюдениям, но и, казалось бы, совершенно «закрытых» от исследователя, не вооруженного соответствующей аппаратурой.

Примерно 1000 лет назад Авиценна писал в своем «Каноне врачебной науки»: «Сладкое вино втягивается в печень не постепенно, а сразу, ибо такое вино любезно печени, поскольку оно сладкое». В середине прошлого века подобное представление вызывало высокомерные насмешки: глупо, мол, воображать печень эдакой лакомкой. А нынче мы восхищаемся гениальным прозрением средневекового ученого. То, о чем он догадывался десять веков назад, подтверждено современной наукой. Печени действительно «любезно» сладкое, поскольку именно она преобразует углеводы и другие органические вещества в гликоген — легкомобилизуемую резервную форму глюкозы, — накапливая его для того, чтобы, превратив при необходимости (в условиях напряженной мышечной работы, при голодании) в глюкозу, поддержать в организме оптимальный биохимический режим.

Так что уж давайте относиться к уму и деятельности наших предшественников без невежественного высокомерия (ибо высокомерие всегда невежественно!), без предвзятости и неуважения, а постараемся понять — что же руководило их мыслями и действиями, даже теми, которые, на наш сегодняшний взгляд, представляются нелепыми и смешными. Может, при ближайшем рассмотрении они покажутся нам достаточно разумными, а кое в чем даже превосходящими наши сегодняшние знания.

Да, но можно ли поставить в один ряд средневекового ученого и безграмотную старушенцию-знахарку?!

А почему бы и нет?

Если взглянуть исторически, то между ними мы найдем не меньшую (скорее, большую) связь, чем между сегодняшним блестящим профессором-клиницистом и участковым врачом, даром, что нынче информация куда лучше поставлена, чем в древние века. Вспомните-ка историю медицины.

Первым упоминаемым устно и письменно врачом — во всяком случае в истории западной медицины, к которой относится и наша, отечественная, — был Асклепий. Древние греки титуловали его богом врачевания, однако лицо это, несомненно, реальное, ибо Гесиод в VIII веке до нашей эры называет его еще только «героем». Потом легенда превратилась в миф, Асклепий стал богом и приобрел дочерей-богинь: Гигиею (Здоровье) и Панацею (Всеисцеляющую). Да и сам обзавелся отцом — Аполлоном, покровителем искусств, поскольку медицина у древних греков считалась искусством (понятия науки в те времена еще не существовало).

Был Асклепий, по-видимому, врачом выдающимся. Иначе не удержаться ему в истории, не стать героем и богом. Но какими бы выдающимися способностями ни обладал человек, за одну, сравнительно короткую, жизнь не приобрести опыта, память о котором осталась бы в веках. Значит, учился Асклепий врачеванию у безымянных своих соотечественников-целителей. А тем, в свою очередь, опыт исцеления, вероятно, достался от египтян. В папирусах, относящихся к четвертому тысячелетию до нашей эры, сохранились записи древнеегипетской фармакопеи с описанием лекарственных растений, а «папирус Эберса» (примерно 1570 год до нашей эры) содержит уже фармакологию с рецептами средств от самых различных заболеваний. В ней перечислены сотни растений, обладающих целебными свойствами.

У египтян, в свою очередь, тоже были предшественники — вавилоняне и шумеры. Свидетельство тому — найденные археологами глиняные таблички с описаниями различных лекарств. Записывались, по всей видимости, только те рецепты, что были самым тщательным и строгим образом проверены и перепроверены на протяжении столетий.

Таким образом, ко времени Асклепия накопился огромный эмпирический материал, созданный трудом 700—1000 поколений народных целителей (для сравнения: от Гиппократа, великого врача древности, до наших дней прошло не более 100 поколений).

И конечно же, обладая таким опытом в сочетании с врожденным талантом, можно стать, ну, если не богом, то уж во всяком случае — его первым заместителем по медицинской части на Земле.

Я недаром выделила слова «врожденный талант» — все знаменитые врачи от седой древности и до наших дней, помимо знаний и опыта, полученных от предшественников, несомненно отличались еще особым целительным даром. Ибо врачу, чтобы оставить свое имя в веках, необходимо — в отличие, например, от философов, композиторов, живописцев, писателей, чьи произведения, не понятые при жизни авторов, могут после их смерти дождаться признания потомков, — заслужить титул великого именно от современников, выделиться из десятков или сотен коллег в древности и из десятков тысяч в наши дни чудесными исцеляющими способностями. Не думаю, чтобы письменные труды Гиппократа и его имя дошли до наших дней, если бы в свое время он не был выдающимся целителем, поражающим воображение современников, в том числе и коллег.

Чтобы подтвердить эту мысль, сошлюсь на авторитет великого русского физиолога И. П. Павлова, сказавшего в речи, посвященной памяти G. П. Боткина: «Сколько раз приходилось слышать от его учеников-клиницистов печальные признания, что те же рецепты и, по-видимому, при подобных же случаях оказывались недействительными у них, делая чудеса в руках учителя». к Гиппократ происходил из семьи, в которой издревле от отца к сыну передавалось искусство врачевания, в молодости много путешествовал, знакомясь с опытом целителей разных народов, в том числе скифов, у которых заимствовал немало средств и методов лечения. Титул «отца научной медицины» он получил за то, что в своих трудах впервые в европейской медицине не только обобщил опыт предшественников, перечислив солидный ряд лекарственных средств — среди них свыше 200 целебных растений — и болезней, при которых следует их применять, но и сделал попытку с научных позиций обосновать воздействие этих средств на организм больного.

Как видим, жесткого разделения между так называемой народной и научной медициной тогда еще не существовало.

На основе философских воззрений того времени (они были сформулированы старшим современником Гиппократа Эмпедоклом), заключавшихся в том, что и окружающая человека природа, и сам человек состоят из одних и тех же четырех первичных элементов — воды, огня, воздуха и земли, — Гиппократ утверждал, что болезни проистекают от недостатка или избытка в организме человека того или иного элемента. Он считал также, что целебные вещества содержатся в самой природе в оптимальном виде и лекарственные растения необходимо давать пациентам в естественном виде, на худой конец в виде соков. Громадное значение в лечении болезней Гиппократ придавал диете, полагая, что таким образом в организме наступает необходимое равновесие всех составляющих его четырех элементов (сегодня в науке это состояние именуется гомеостазом). Предвидения Гиппократа, подтвержденные впоследствии наукой, поразительны, недаром И. П. Павлов назвал его, «гениальнейшим наблюдателем человеческих существ».

«Отцом фармакогнозии» — науки о сырьевых источниках лекарственных средств, в основе которых лежат природные фармакологические вещества, — именуют грека Диоскорида, военного врача в армии римского императора Нерона. Составленная им книга «Лекарственные вещества» как бы подводила итог всему накопленному за многие тысячелетия до нашей эры опыту египтян (а значит, и ассирийцев, вавилонян, шумеров и тех неведомых нам целителей, что существовали задолго до создания шумерского государства), греков и римлян, а также галлов, германцев, кельтов, скифов, других народов, с которыми к I веку нашей эры у римлян установились достаточно тесные отношения. Труд Диоскорида впервые (во всяком случае в европейской медицине) содержал не только описание свыше 600 лекарственных растений и способов их применения, но и рисунки, пользуясь которыми можно было довольно легко различать травы при сборе в полях и лесах. Недаром свыше полутора последующих тысячелетий эта книга являлась главным (если не единственным) руководством для всех европейских (впрочем, не только европейских) врачей.

Новую эру в научной медицине и фармакологии открыл крупнейший римский врач и натуралист Гален. Это он создал учение об активных полезных веществах, содержащихся в лекарственных растениях, и с помощью настоев на воде, настоек на вине, отваров пытался извлечь их. Мы и поныне, восемнадцать веков спустя, пользуемся Галеновыми препаратами, приготовленными на современных фармацевтических фабриках.

В сущности, Гален вовсе и не отходил от народной (с полным правом ее можно точнее назвать естественной) медицины. Он только внес необходимые коррективы в практику Гиппократовых последователей, слишком узко и прямолинейно толковавших правильную в общем-то идею о единстве природы и человека, понимавших ее в том смысле, что природные вещества оказывают целебный эффект, только если принимать их в первозданном виде. А между тем многие лекарственные растения в свежей виде ядовиты. И, по-видимому, за семьсот с лишним лет, разделявших Гиппократа и Галена, накопилось немало случаев отравлений, — это дало основание отнестись к постулату Гиппократа с недоверием и возродить из арсенала древней естественной медицины (а возможно — перенять у продолжавших практиковать по старинке знахарей) способы приготовления лекарств в том виде, который мы и называем нынче Галеновым.

Во времена Галена, в начале нашей эры, произошло четкое отделение медицины научной (которую можно было бы назвать также теоретической — поскольку она базируется на тех или иных теоретических предпосылках) от эмпирической, в основе которой лежат практический опыт и интуиция целителя. Тем не менее научная медицина не выходила из рамок медицины естественной, и представители обоих направлений взаимно обогащали друг друга, почерпывая, перенимая методы, способы и средства успешного лечения.

И различались эти две ветви единого дерева естественной медицины зачастую только тем, что знахарка, например, выслушав жалобы больного, определяла: «А! Это у тебя, милок, лихоманка», — и готовила испытанное тысячелетиями снадобье. Врач же с важным ученым видом говорил пациенту: «У вас, батенька, лихорадка», — и объяснял, отчего она происходит, какие средства, почему и как способствуют изгнанию ее из организма, выписывал рецепт на лекарство, которое составлял — часто из тех же традиционных трав и веществ — ученик или помощник врача, а позже — аптекарь...

Наряду с европейской развивалась и накапливала опыт юго-восточная медицина. Первое употребление «корня жизни» — женьшеня — в Китае относят к четвертому тысячелетию до нашей эры. А, так сказать, официальный отсчет китайской медицины принято вести с 3216 года до нашей эры, когда император Шень-Нун закончил составление «Бен-Цао» — «Книги о травах», в которой обобщил весь известный опыт применения лекарственных растений в Китае. «Бен-Цао» и сегодня считается основой и первоисточником всех появившихся за пять с лишним тысяч лет сочинений по медицине, даром что, по преданию, написана была при помощи прямых и ломаных линий (во времена Шень-Нуна письменности в Китае еще не существовало).

Главный свод опыта китайской медицины за пяти-тысячелетний период составил в XVI веке ученый-фармаколог Ли Шичжен. В 52 томах «Бен-цао-ган-му» («Основы фармакологии») он дал описание 1892 лекарственных средств (среди них 900 видов целебных растений), способов и времени их сбора, методов приготовления лекарств из них, доз употребления и т. д. Общее же количество лекарственных растений, употребляющихся издревле в китайской медицине, по подсчетам современных ученых КНР, составляет свыше полутора тысяч.

Замечательно, что многие средства, которыми лечили больных древнекитайские медики, почти точь-в-точь совпадают с применявшимися в Древнем Египте и Древней Греции. Трудно поверить, что существовавшие в различных климатических и фитогеографических зонах мира целители независимо друг от друга находили и использовали одни и те же травы в одних и тех же целях. Это, конечно, возможно, но скорее всего у рецептов был единый источник, — например, из Месопотамии.шумеров они могли распространиться во все стороны, на Запад и Восток, по цепочке торговых и культурных связей между соседними народами.

Торговцы и просто бродяги, путешествующие потому, что чесались пятки и хотелось посмотреть мир, нищие калики перехожие и изгнанники бродили от селения к селению, из одной сопредельной страны — четких-то границ и плотной пограничной стражи не было — в другую, торговали чудодейственными травками от различных хворей и немощей или в уплату за приветливый прием и щедрое подаяние даром оделяли рецептами, применявшимися на их родине. Да и сами знахари отправлялись нередко в путь в поисках заработка. При дворах властителей немало было высокоученых чужеземных лекарей. Почему-то люди всегда считают, что в иных землях более знающие специалисты, чем на родине. Даже древние греки привечали у себя чужеземцев. Так, Лукиан рассказывает о скифе Токсариде, приглашенном в Афины. По-видимому, этот скиф был действительно выдающимся врачевателем, если после смерти его признали «героем» и «одним из аскле-пиадов». В честь Токсарида даже совершались особые жертвоприношения.

Но если рецептура снадобий могла, таким образом, довольно легко путешествовать из страны в страну, с континента на континент, то методы диагностики и способы лечения освоить заочно гораздо труднее, если не вовсе невозможно. Видимо, поэтому европейская медицина до прошлого столетия не знала ни о сотнях различных оттенков биения пульса, служивших для китайских врачей верным диагностическим средством, ни о рефлексотерапии иглоукалывания, ни о других важных методах.

Вот почему вызывает удивление факт полного совпадения основных медицинских воззрений Гиппократа с основными же положениями индийской «Аюрведы» — «науки о поддерживании жизни», написанного на санскрите древнейшего ведического (Веды (в буквальном переводе с санскрита веда — «знание») — памятники древнеиндийской литературы конца 2-го — начала 1-го тысячелетия до н.э.) медицинского трактата.

Совпадают теоретические представления о четырех элементах, из которых состоит человеческое тело, о том, что болезни порождаются расстройством (потерей равновесия) между ними. Совпадает метод практического применения этих теоретических положений — лечение естественными средствами, содержащими те же самые четыре элемента и потому воздействующими наиболее эффективно. Даже гиппократовские физические методы лечения и диета имеют аналоги в индийской хатха-йоге.

Таинственная и потому легендарно-чудодейственная тибетская медицина, как оказалось, почти целиком основана на опыте медицины индийской. Она зиждется на тех же самых теоретических предпосылках о единстве природы и человеческого организма, о том, что лечить следует не симптом, даже не один заболевший орган, а весь организм в целом. А самое главное священное медицинское руководство Тибета «Сущность целебного: трактат, содержащий сокровенные наставления касательно восьми главных статей медицины», сокращенно называющийся «Чжуд-ши» («Четыре основы»), является переводом с санскрита на тибетский язык, сделанным в VIII веке индийским врачом Чандранандой вместе с переводчиком Вайрочаной.

С течением времени первоначальный текст «Чжуд-ши» подвергся некоторой переработке тибетскими учеными, приспосабливавшими опыт индийской медицины к условиям Тибета. Растениям Индии, которых не было в этой по преимуществу горной стране, были найдены аналоги, — иной раз десятки разных тибетских трав заменяли одну индийскую, и все несли ее название.

Кроме того, «Чжуд-ши» обогатился некоторыми эффективными методами и средствами лечения китайской медицины, например определением диагноза по пульсу. Были добавлены и собственные находки тибетских врачей: учение о применении в лечебных целях обезвреженных препаратов ртути, ряд растительных лекарственных средств, испытанных веками практики здешних целителей задолго до проникновения в Тибет буддизма. Все это, вместе взятое, и позволило создать оригинальную систему тибетской медицины.

Как видите, взаимопроникновение, взаимообогащение естественных медицин Европы, Древнего Востока, Азии было достаточно сильным. Так что, наверное, не будет таким уж сильным преувеличением принять нашу ведьму за наследницу и носителя тысячелетнего мирового опыта естественной медицины. И кто знает, может быть, произносимые ею заклинания не что иное, как строки утерянной поэмы Эмпедокла об античной медицине или отрывок древнейших индийских Вед, переведенные, переосмысленные и перевранные до неузнаваемости десятками, если не сотнями, поколений знахарей?

Только когда над Европой сгустился душный мрак воинствующего ханжества, когда восторжествовала серость здравого смысла невежд, провозгласивших все, чего не мог вместить их худосочный, изведенный постами и ночными бдениями мозг, противоестественным, а значит, исходящим от лукавого, когда прочитавший, да и то с грехом пополам, всего одну лишь священную книгу монах объявил себя носителем высшего разума и всемогущей воли, — только тогда была насильственно разорвана связь народов и времен в естественной медицине.

Запылали костры, на которых корчились ведьмы и знахари, епископы хвастались друг перед другом количеством — сотнями, тысячами — загубленных человеческих жизней, члены святой инквизиции обменивались опытом, какими орудиями пыток скорее всего можно добиться признания в ведовстве. На этот счет появилось даже толстенное руководство инквизиторов Инсисториса и Ширенгера «Молот ведьм». Простой же народ технические средства не уважал и верил, что распознать ведьму можно запросто, стоит лишь бросить ее в глубокую воду. Выплывет — значит, ведьма, которую и побивали до смерти специально приготовленными камнями. Утонет — ну что ж, царство ей небесное, не повинной ни в чем душе. Так жгли и топили хранителей такой огромной мудрости, такого уникального опыта, каких современной науке при всей ее сложнейшей аппаратуре никогда не достичь. Ибо опыт тот был результатом небывалого эксперимента над тысячами поколений людей: все лечебные средства, что действовали эффективно, отбирались, сохранялись и передавались потомкам.

В среде народных целителей этот многотысячелетний опыт сохранялся в наиболее чистом виде, потому что им незачем было отступать от традиционных рецептов. Ученые же лекари, мудрствуя лукаво или надеясь прославиться, вносили в них свей- коррективы. Авиценна, например, говорил о своих собратьях по врачебному цеху, что они «пытались умножить или сократить его (снадобья Андромаха. — В. Г.) состав не потому, что какая-либо необходимость требовала этого или сильная причина призывала их к этому, а потому, что они хотели, чтобы упоминали их имена и чтобы от них остался такой же след, как от Андромаха».

Средние века для народных целителей не закончились с наступлением эпохи Возрождения. Те, что уцелели от костров и камней — а их осталось во всей Европе буквально единицы, — впоследствии, в более цивилизованные времена, подверглись уже двойному гонению: продолжающемуся церковному (как приспешники Диавола) и новому — со стороны ученых (как приспешники антинаучного метода). На этом основании практику их запрещали. Они не могли воспитывать преемников: никто не станет учиться тому, что нельзя использовать на благо людям и себе. А если даже и найдется любопытствующий, так его учить не на чем: ну, сваришь травки, а как они действуют, да и действуют ли — на пальцах не разобъяснишь.

К сожалению, приходится признать, что большинство древних целебных средств потеряно навсегда. Сегодня мы можем определить химический состав того или иного растения, даже всех произрастающих на Земле растений. Можем выделить из них активные вещества, действующие положительно на тот или иной орган или систему человеческого тела — как коргликон из ландыша, строфантин из африканской древовидной лианы и т. д. Но в большинстве своем эти активные вещества хороши только, так сказать, в пожарных случаях, — тот же строфантин спасает жизнь человеку при приступе острой сердечной недостаточности. Саму же болезнь они не лечат. Мало того — чаще всего являются причиной серьезных заболеваний других органов из-за своего вредного побочного действия на организм.

В древней медицине это хорошо понимали. И, даже зная об учении Галена, предпочитали не пользовать больных настойками и вытяжками активных веществ одной какой-нибудь травы (разве что опять же в «острых» ситуациях), а обязательно смешивали их с другими травами, минералами или веществами животного происхождения, смягчающими или вовсе устраняющими побочные явления.

Недаром древние снадобья составляли из 50—70 ингредиентов. Все составные части сложных снадобий подбирались в процессе тысячелетних экспериментов так, чтобы они согласованно воздействовали не только на больной орган, но и на другие, взаимосвязанные с ним органы, а то и на весь организм в целом.

«Не заслуживают внимания слова врачей, что терьяк (Терьяк — та самая Андромахова панацея, о которой говорилось в начале главы )помогает от какой-то болезни благодаря сумбулу, от такой-то — из-за мирры и что он потому полезен. Главное в нем — это его форма, простые составляющие вещества, вместе взятые, оказывают прекрасное действие, и мы не можем точно указать на отношение составных частей терьяка к его действиям, — пишет Авиценна в своей фармакопее. — Данное сочетание с данным весом составных частей — это необходимость, установленная практикой на основании особых свойств лекарств. Если кто будет утверждать, что знает, по какой причине и почему такой вес составных частей порождает такое особое свойство, то он утверждает ложное и отвергаемое».

Но знать о том, какие именно растения и вещества, в какой именно пропорции и порядке необходимы для приготовления эффективного снадобья, было еще полдела. Не менее важное значение придавалось, как мы уже говорили, времени «созревания» того или иного лечебного средства. Для каждого срок был различным. Одно полагалось давать свеженьким — только что приготовленным, другое выстаивалось неделю, третье — месяц, четвертое — год.

Читаем дальше у Авиценны: «У терьяка есть младенчество, отрочество, юность, старость и смерть. Он становится ребенком по прошествии шести месяцев или одного года. Затем он начинает расти и увеличиваться, пока не остановится, что происходит через десять лет в жарких странах и через двадцать лет — в холодных странах. Затем он стоит на месте десять или двадцать лет, потом, после двадцати или сорока лет, его сила начинает слабеть, и, наконец, через тридцать или шестьдесят лет свойства терьяка у него исчезают». Как видите, приготовленное лекарем в ранней юности, снадобье только на склоне его лет могло использоваться для лечения болезней.

А сколько других всевозможных тонкостей существовало в приготовлении лекарств! Класть ли растения в свеже-сорванном (существенно и то, когда именно их срывать) или сушеном виде, толочь их или растирать в порошок — и в какой: деревянной, глиняной или медной посуде и ступке, отваривать или настаивать и в каком тепловом режиме и т. д. Уверяю вас, все это так же важно, как строгое соблюдение технологии на химкомбинате или фармацевтической фабрике, а может, еще важнее.

Как не пожалеть о том, что утрачено безвозвратно. Ведь древние снадобья могли бы великолепно служить людям, исцеляя то, что нынче лечится только ножом хирурга или не лечится вовсе. Правда, лекарства эти действовали медленно, и лечение было длительным. Не то что химиотерапевтические современные средства: проглотишь таблетку, скажем, анальгина, и полчаса спустя головная боль уймется.

Но ведь боль — это не болезнь, а только симптом болезни, хоть и неприятный, но благодетельный сигнал, что в «датском королевстве» нашего организма что-то не в порядке. Зная об этом, не будешь спешить избавиться от этого сигнала (подобно нерадивому ночному сторожу, который выключает звонок сигнальной системы и заваливается спокойно спать, а наутро обнаруживает, что ценности, доверенные ему, исчезли), тем самым позволяя развиваться и углубляться болезни, не будешь увлекаться быстродействующими таблетками.

Снадобья естественной медицины воздействовали не на симптом, не на отдельный орган даже, а, как уже говорилось, в целом на весь организм. Это и есть наилучшее лечение.

«Лекарственные вещества, извлеченные из растений, имеют некоторые принципиальные преимущества перед теми веществами, которые создаются химиками в лабораториях,— пишет профессор А. Ф. Гаммерман, 30 лет руководившая кафедрой фармакогнозии Ленинградского химико-фармацевтического института. — Первое преимущество состоит в том, что эти лекарственные вещества образуются в живой клетке. Как бы ни была велика разница между растениями и животными, их клетки (основные структурные единицы, составляющие тело и растений и животных) имеют поразительно много общего. Это общее заключается не только в сходном строении клетки, но и в сходстве очень многих важнейших биохимических процессов, происходящих в клетках тех и других организмов. Вещества, образующиеся в растительной клетке, всегда в какой-то мере приспособлены к жизненным отправлениям этой клетки, даже когда они ядовиты для клеток других организмов. И достигается эта приспособленность не только тончайшей и точнейшей организацией атомов в молекуле того или иного вещества, но еще и присутствием в клетке других веществ, усиливающих или ослабляющих действие того химического соединения, которое и используется в качестве лекарственного. Вот почему разного рода фармакологически активные вещества, находящиеся в живой растительной клетке, даже когда они ядовиты, не ломают так грубо и резко всю систему химических реакций живой клетки высшего животного и человека, как иногда некоторые вещества, полученные в колбе химика».

Признание того, что животные и растения не являются двумя различными, обособленными типами развития жизни на Земле, а представляют собою единую взаимосвязанную и взаимозависимую целостность (то, что В. И. Вернадский называл живым веществом), которая зародилась из одного источника, долгое время развивалась в каком-то одном праорганизме и до сих пор не может существовать (во всяком случае длительное время) при отсутствии как одного, так и другого компонента, — признание этого чрезвычайно важно. Всем ясно, что если исчезнет растительность, то животные попросту вымрут, ибо они не способны питаться неорганическими веществами.

Сотни миллионов, а то и миллиарды лет «животные приспособлялись к веществам растений и из них строили свое тело. Вот эта непосредственная пищевая связь между животными и растениями и служит причиной столь тесной слаженности между химическим составом растений и нормальной работой всех организмов животных и человека», — пишет далее А. Ф. Гаммерман в созданной ею вместе с кандидатом биологических наук Г. Н. Кадаевым и вице-президентом Всесоюзного ботанического общества профессором А. А. Яцепко-Хмелевским книге «Лекарственные растения (растения-целители)».

Можно только пожалеть, что высказанные в этой прекрасной работе положения до сих пор так и не стали основой деятельности ни медиков, ни фармацевтов страны, и по сей день уповающих в основном на чудеса из химической реторты.

Хочу оговориться — я вовсе не являюсь ярым противником всех химических лекарственных средств и уж тем более не предлагаю тотчас же выбросить их из каждой аптеки. Для многих из них еще не найдены растительные аналоги, хотя они несомненно должны существовать в природе, некоторые лекарства — особенно применяющиеся в острых экстренных случаях, — возможно, и вовсе незаменимы, и лишать их людей было бы просто преступлением.

Но вот о чем необходимо помнить.

Более или менее хорошо зная химию воздействия этих лекарств на определенный орган или вид и штамм болезнетворных микробов, мы абсолютно ничего не знаем об отдаленных — мутантных — последствиях этого воздействия. Как оно влияет на наш организм в течение жизни и на наше потомство можно только догадываться! И догадки эти довольно мрачны. Я здесь имею в виду даже не печально известный талидомид и прочие препараты, в результате которых рождались явные уроды. Мировая педиатрия сегодня регистрирует массовое появление на свет детей с врожденными патологическими дефектами и хроническими заболеваниями. Принято относить это на счет увеличивающегося загрязнения атмосферы, вод Земли вредными выбросами промышленности и транспорта и использования пестицидов в сельском хозяйстве. Но и до их массированного применения (в нашей стране — с середины этого века) отмечался достаточно значительный рост аллергических и прочих заболеваний новорожденных. И совпал он с началом широкого применения химических лекарственных средств.

Забываем мы и о том, что, как правило, наиболее эффективные химические средства наносят и наибольший вред другим — здоровым — органам и организму в целом. Применяя их, мы уподобляемся тому, кто пытается занозу вырубить топором. Занозу-то извлечешь, но что станется с рукой или с ногой, в которой она застряла, — понятно каждому.

Я не говорю уже, что эффективность воздействия многих химических лекарств еще очень и очень далека от желаемой. Порукой тому известный клиницистам психотерапевтический «плацебо-эффект». Дело в том, что при испытании новых лекарств пациентов, страдающих одной и той же болезнью, делят на две группы: одним дают лекарство, другим — точно так же оформленное химически нейтральное вещество — плацебо. Причем о том, что принимает больной, не знает не только он сам, но и лечащий врач. Оказывается, пустышка-плацебо действует не менее сильно, чем лекарство. «Еще в 1933 году Эванс и Хейл показали, что боль при грудной жабе устраняется приемом индифферентного лекарства в 38% случаев. Тяжелые послеоперационные боли чаще, чем в 30% (от 21 до 50%), снимаются индифферентными средствами... Молочный сахар в капсулах, данных под видом мощного анальгетика, в 40% случаев вызывал устранение интенсивной послеоперационной боли. Морская болезнь прекращается после приема молочного сахара в 58% случаев. Кашель в 37% случаев исчезает после инъекции физиологического раствора. По данным 15 исследователей, наблюдавших 1082 больных, эффективность индифферентных веществ — плацебо составляла 35,2±2,2%», — пишет выдающийся клиницист Б. Е. Вотчал.

Лекарство считается высокоэффективным, если в группе, принимающей его, положительный результат отмечается у 80—90 процентов больных. Но ведь и само лекарство создает такой же, как и плацебо, психотерапевтический эффект, и, значит, поскольку «плацебо-реакторы составляют 30—50 процентов испытуемых лиц» (по Б. Е. Вотчалу), фактическая целебность этого средства не превышает 40—60 процентов. Получается, что она на 10 процентов эффективнее пустышки-плацебо!

Фактически же целебность естественных — главным образом растительных — лекарственных, средств гораздо выше. И прежде всего потому, что в организм вводятся не искусственные химические соединения, а вещества биогенного характера.

И дело не только в том, что растения и человек связаны общностью происхождения, развития и существования в природе. Живое вещество Земли находится, как мы постараемся показать в следующей главе, в особом физическом состоянии, живые организмы преобразуют химические и физические свойства косных минералов до таких состояний, в которых они в неорганической природе находиться никак не могут.

Положите на стол, скажем, кусок природной серы, и даже тончайшие приборы, не то что ваш нос, не обнаружат в воздухе никаких изменений. А теперь попробуйте напустить в комнату сернистого газа, тут уж никаких приборов не понадобится, сразу опрометью выскочишь за дверь. Аналогия, конечно, грешит неточностью, но зато каждый может представить себе эту ситуацию. Приблизительно то же самое происходит и в тех случаях, когда человек вводит в свой организм чуждое ему небиогенное соединение и лекарство растительного происхождения. Первое, по образному выражению А. Ф. Гаммерман, грубо вламывается в жизненные процессы и, даже удаляя симптоматику заболевания или нормализуя в какой-то мере работу того или иного органа, крушит все окружающее, вызывая побочные явления, а по существу — новую болезнь. Второе вполне естественно объединяется с клетками органа или организма в целом и, нормализуя его деятельность, не несет вреда как раз в силу естественности объединения с ним.

...Удивительная способность естественной медицины распознавать целебные свойства растений, минеральных и животных веществ всегда поражала воображение, казалась таинственной, мистической. С какой презрительной насмешкой, с каким суровым негодованием, например, относились ученые врачи к таким — о, ужас! — «антисептическим» средствам лечения воспалений, использовавшимся «невежественными» знахарями, как плесень и паутина. «Ведь так недолго и до гангрены!» — восклицали они, снимая наложенную «бабкой» повязку с зеленой отвратительной плесенью и осматривая хорошо зарубцевавшуюся язву или рану. «Мистика какая-то! Ваше счастье, батенька, что ваш здоровый организм переборол и болезнетворную инфекцию, и даже вредоносное влияние этой гадости. Иначе не миновать бы вам общего заражения крови, по-научному — сепсиса». И такое предубеждение существовало долго — даже после открытия Флемингом в 20-х годах нашего века антибиотических свойств плесневых грибков пенициллина. Точнее, Флеминг не открыл их, а научно доказал. Ибо свойства эти, как установлено сравнительно недавно, были известны с незапамятных времен. Еще древние египтяне лечили всевозможные воспалительные процессы плесенью ячменного зерна. Теперь мы знаем, что плесень эта не что иное, как широко известный в наши дни тетрациклин, являющийся антибиотиком широкого спектра действия.

Но если плесень нынче реабилитирована в глазах врачей и ученых, то ко многим другим веществам, применявшимся в естественной медицине, отношение пока все то же — по глупости, мол, это, по глупости и необразованности.

Вот, например, старинный рецепт:

«Возьми дикого имбиря, скорпионовидного доронника, мелких жемчугов, янтаря и кораллов, шелка-сырца, корни василька и статиса, сумбула, кардамона, гвоздики, лишай-пика дуба, длинного перца, имбиря, бобровой струи, мускуса. Шелк изрезают мелко, чтобы он стал подобен пыли. Затем соединяют его в ступке с жемчугом, кораллами и янтарем и мелко растирают. Измельчают также и остальные лекарства. Их замешивают на сотовом меду. Принимают с теплой водой от перебоев сердца, черно-желчных заболеваний, затрудненного дыхания, падучей, паралича, паралича лицевого нерва и четырехдневной лихорадки». Прочитает такой рецепт современный врач и в лучшем случае осторожно скажет: «Что. касается растительной части, возможно, она и целебна. Но — жемчуг, янтарь, коралл — это ж из области ненаучной фантастики!»

...Недавно, всего два десятка лет назад, в организме животных и некоторых растений найдены простагландины — гормоны, вырабатываемые клетками различных тканей в малом количестве, но тем не менее играющие весьма существенную роль.

«Важнейшее физиологическое действие простагландинов — способность вызывать сокращение гладких мышц, особенно мышц матки и яйцеводов, а также мышц пищеварительной и дыхательной систем, кровеносных сосудов. Кроме того, простагландины активизируют деятельность центральной нервной системы... Простагландины участвуют в регуляции клеточного ответа на нейрогуморальные воздействия. Связь простагландинов с циклическими нуклеотидами и гормонами указывает на принципиальную возможность посредством простагландинов воздействовать на различные процессы в организме».

Иными словами, действие простагландинов распространяется практически на весь организм, они регулируют и активизируют работу его органов и систем, в том числе и на уровне клеток.

Так вот, как сообщает Биологический энциклопедический словарь (1986 г.), из которого я и взяла вышеприведенное определение, «наиболее богатый источник природных простагландинов — горгониевый коралл».

Удивительно даже не то, что в глубочайшей древности знали о целебных свойствах кораллов и других — сегодня они подчас кажутся экзотическими, а то и нелепыми — веществ. Поразительно другое — пренебрежительное, а зачастую и враждебное отношение к этому богатейшему наследию прошлого со стороны тех, кто обязан проверить и возродить его на благо людям.

Я отнюдь не призываю к научным исследованиям большого пальца правой ноги висельника или крови невинно убиенного младенца, как может съязвить кто-то. Есть сотни и тысячи простых природных веществ, есть тысячи сохранившихся рецептов сложных составных снадобий — их-то и надлежит исследовать во всей полноте. Именно во всей полноте и приближенно к условиям и технологическим особенностям их приготовления.

И в первую очередь, на мой взгляд, стоит проверить рецептуру средств, содержащихся в «Каноне врачебной науки» Авиценны.

Вы, наверное, уже догадались по обильному цитированию, что из всех древних авторов этот мыслитель, врач, человек мне наиболее импонирует. И не потому, что родился он и жил на территории пашей страны — в Бухаре, а значит, в какой-то степени является нашим соотечественником. Авиценна представляется мне живым мостком, перекинутым из седой тысячелетней древности в стерильную чистоту современной исследовательской лаборатории. От своих предшественников — безымянных знахарей и замечательных врачей Древней Греции и Древнего Египта, Индии и Китая, других стран Азии и Африки — он взял проверенные многовековой практикой рецепты. А с современными учеными его роднит то, что он не верит на слово никакому авторитету. Да, Авиценна приводит и не проверенные им лично прописи снадобий, но при этом обязательно добавляет: «говорят». Большинство же средств он проверил сам за свою 40-летнюю практику во дворцах царей и вельмож, в хижинах ремесленников и бедняков. Проверил критически, пытаясь понять и объяснить природу воздействия того или иного средства на организм больного и саму болезнь. Конечно, многие его объяснения наивны или выражены наивным языком, но если представить себе, какими будут выглядеть самые выдающиеся и умные рассуждения наших современников через тысячу лет, то не так уж трудно будет не замечать наивности Ибн-Сины.

И конечно, хорошо бы ученым проникнуть в «кухню ведьмы». Только надо торопиться — умирают «бабки», а вместе с ними исчезают древние как мир естественные и чудесные, как жизнь, эффективные способы лечения.

«Долгое время традиционная и современная медицины шли каждая своим путем, не используя достижений друг друга. А ведь у них цель общая: улучшить здоровье людей. Только люди с недостаточно широким кругозором могут считать, что обеим системам нечего передать друг другу» — так писал в 1978 году генеральный директор Всемирной организации здравоохранения X. Малер. Эти слова служат ученым укором и по сей день.